С инициативой частично вернуться к прежней практике выступили страны – учредители «Евровидения»: Великобритания, Германия, Испания и Франция. На самом деле это возвращение к практике десятилетней давности: до 1997 года победитель «Евровидения» определялся голосованием членов жюри стран-участниц.

Решение с 2009 года вновь доверить распределение мест судьям было принято после того, как освещающий «Евровидение» 37 лет британский комментатор сэр Терри Воган объявил о намерении отказаться от работы с конкурсом. Воган заявил, что не желает больше освещать «Евровидение», поскольку считает победу российского певца Димы Билана на последнем конкурсе политически ангажированной.

По мнению одного из организаторов проекта Сванте Стокелиуса, «ничего более демократичного, чем зрительское голосование, нет. Однако отличие жюри состоит в том, что до вынесения окончательного решения оно имеет возможность прослушивать песни несколько раз». Таким образом, появится возможность сбалансировать голосование и избежать возможной предвзятости зрителей, заявляют организаторы.

Практика возвращения к голосованию жюри означает, что организаторы опять хотят вернуть конкурсу статус музыкального, то есть оценивать его по профессиональным критериям: вокал, музыка, сценография.

Но таких конкурсов в мире пруд пруди. Где все решают профессионалы, а народу остается только за всем этим наблюдать. На таких конкурсах, кстати, если быть откровенными, побеждают чаще всего самые серые и блеклые именно потому, что талант исполнителя жюри оценивают не целиком, а разлагает его на составляющие: звук, свет, газ. Эту практику можно сравнить с тем, что, например, автомобиль «Мерседес» считали бы хуже автомобиля «Жигули» на том основании, что «Жигули» потребляют меньше бензина. Яркие исполнители и любимцы публики, как правило, на таких конкурсах пролетают, это подтвердит всякий поп-исполнитель.

Фишка, оригинальность «Евровидения» заключалась именно в том, что оценивали певцов именно непрофессионалы, миллионы непрофессионалов, и потому заранее результат предсказать было нельзя. Никто в мире и не относился к «Евровидению» как к музыкальному конкурсу: понятно, что это было соревнование любовей и нелюбовей стран-участников друг к другу. Делать вид, что все любят всех одинаково горячо, бессмысленно: Израиль, например, ни при каких обстоятельствах не даст максимум очков Германии, хоть бы представитель Германии был по национальности еврей и исполнял «Хава нагилу».

«Евровидение» – это была борьба имиджей стран, борьба представлений всех стран обо всех. И сведение давних, исторических счетов, чего уж там. Между прочим, «Евровидение» таким образом было еще и замечательно точным соцопросом в режиме онлайн: оно давало возможность людям попроще выпустить националистический пар, еще раз провалив «этих уродов» из такой-то страны или, напротив, поддержать «наших» из такой-то страны. Музыка тут играла роль сто двадцать четвертую, это, кажется, было ясно всем. Зато люди посерьезнее мотали на ус, какие страны наиболее привлекательны как партнеры в смысле психологической совместимости, а имидж каких стран, напротив, нуждается в срочной коррекции... Словом, это был серьезный конкурс именно политический и психологический.

Например, Германия традиционно голосовала за Турцию – потому что в Германии живет огромная турецкая диаспора. А Прибалтика и Украина всегда голосовали за Россию, несмотря на кажущиеся разногласия между правительствами. Это был хороший тест на подлинные настроения в данных странах вопреки официальным представлениям об этом в самих странах.

Любовь или нелюбовь к каким-то народам или нациям – это серьезная вещь. Причем они, как выяснилось, тоже иногда имели тенденцию трансформироваться, если между народами не было принципиальных противоречий. Наконец, «Евровидение» могло стать даже инструментом международной разрядки, если, к примеру, за армянского исполнителя проголосовала бы та же Турция. Вопреки даже желанию самих организаторов «Евровидения» конкурс в его нынешнем виде и был самым идеальным, потому что был иррациональным. Это и вызывало, собственно говоря, саму интригу, такой массовый интерес к «Евровидению».

Это понимали даже сами участники: поэтому ту малость, которая могла повлиять на голосование, – запоминающаяся мелодия или нетрадиционный имидж – они и эксплуатировали более всего.

Этот конкурс и был интересен своей предвзятостью и непрофессионализмом.

Теперь всего этого не будет.

Ну, не совсем так, конечно: пока жюри будет лишь дублировать голосование телезрителей. Руководители песенного конкурса в ближайшие недели проведут заседание, на котором им предстоит решить, сколько при итоговом подсчете голосов будет весить мнение жюри, а сколько – мнение телезрителей. Но система голосования, скорее всего, будет устроена таким образом, что совокупное решение жюри будет способно, невзирая на мнение телезрителей, передвинуть победителя конкурса от народа на строчку вниз, то есть не дать ему победить, сместить его на призовое место. Или, наоборот, приподнять на одну строчку; этот инструмент и будет подлинным примером управляемой демократии, которая почему-то считается привилегией исключительно демократии российской. То есть не совсем, но чуть-чуть поправить мнение народа. Чуток его скорректировать.

Перемены в организации «Евровидения», конечно же, не случайно совпали с последними политическими событиями в мире: просто в Европе также отпала нужда поддерживать иллюзию, что все решает народ. Потому что народ почему-то в последние годы голосует неправильно: за Сербию, за Россию; у мировых судей на кону сегодня слишком большие ставки, поэтому в ход пойдет все, даже попса голимая и несчастный конкурс домохозяек. Увы, можно почти гарантировать, что интерес к этому конкурсу после введения практики дублирующего жюри резко сократится: никто в мире не любит, когда решают за него.

Источник: http://www.vz.ru/culture/2008/9/18/209533.html